Опера «Идоменей, царь Критский»

«Музыка в моей опере – для людей любого рода, за исключением длинноухих» – так с гордостью писал Вольфганг Амадей Моцарт своему отцу Леопольду по поводу «Идоменея». Однако судьба этой оперы оказалась непростой: успешная премьера в 1781 году, немногочисленные постановки в XIX веке… и неутешительный вердикт знатоков, вынесенный в начале XX столетия, – музыка гениальная, но традиционный жанр итальянской оперы-сериа безнадежно устарел. Лишь во второй половине прошлого века началось возрождение «Идоменея», и к нашему времени он вернулся на сцены театров. Предание о критском царе, едва не принесшем в жертву богу Посейдону своего единственного сына, трактовали и как психологическую драму, и как античную трагедию, и как моральную притчу, и как пьесу о конфликте поколений, и как сюрреалистический спектакль о взаимоотношениях смертных с потусторонними силами, и как остроактуальный политический памфлет…
«Идоменей» – одно из самых смелых и новаторских произведений Моцарта. Как обычно, композитор не разрушает жанровый канон, но преобразует его изнутри. В увертюре к опере-сериа привычны трубы и литавры – пожалуйста, все это налицо, но у Моцарта увертюра не просто помпезное вступление, а страстная поэма о противостоянии рока и жертвы.
Опера-сериа состоит в основном из вереницы арий и изредка вкрапленных ансамблей – Моцарт превращает подобный «концерт в костюмах» в ряд психологических портретов и драматических диалогов. Внешне кроткую, но нравственно твердую пленницу Илию невозможно спутать с яростной, однако тоже глубоко страдающей Электрой. Стоическое благородство Идаманта носит совсем не ходульный характер: юный царевич полон чисто юношеского максимализма. Мрачные бездны в душе Идоменея озаряются его неподдельной любовью к сыну. Все эти контрасты сказываются и в ансамблях: терцете из второго акта и – особенно – квартете из третьего акта, где у каждого из героев своя мера страдания, и рок господствует над каждым.
Хоровые эпизоды придают «Идоменею» поистине трагический масштаб, особенно в сцене жертвоприношения из третьего акта. Здесь Моцарт откровенно ориентировался на оперы Глюка и даже, возможно, превзошел старшего мастера в остроте драматических переживаний.
Традиционная счастливая развязка с «богом из машины» – тоже не совсем дань оперным условностям. В ней звучит искренняя вера Моцарта в то, что истинные боги справедливы и милосердны, а судьба не столь уж слепа, как это иной раз кажется. Лариса Кириллина