Каприччио

Выставка продлится до 25.10.24
Каприччио — по-итальянски, буквально: каприз. В этом жанре и в музыке, и в изобразительном творчестве главной ценностью объявляются свобода от всех догм и правил, а также умение импровизировать. Французский писатель Антуан Фюретьер в конце XVII века объяснял «каприс» в любом виде искусства способностью отдаваться власти воображения и фантазии. Создавая свои каприччио старинные мастера использовали «технику шока». Ведь этимологически «каприччио» это и шалости, проказы, кроме того инфернальные ужасы, и смерть (Capricciare — дрожать от страха).
«Технику шока», когда игривое и затейливое сочетается с ужасным, опробовал ещё в своей серии офортов «Карчери» (Тюрьмы) Джованни-Баттиста Пиранези в 1745–1760 годах. Странные конструкции, механизмы, мосты, арки, ожившие статуи втягивают зрителя в виртуальный квест по запредельным нашему разумению мирам. Ливневые потоки глубоких черных линий контрастируют с вспышками света и превращают зрелище архитектуры в феерию невероятной возвышенной красоты.
Франциско Гойя в 1796–1797 годах сделал гигантскую серию «Капричос». В ней «техника шока» стала, по словам самого художника, «цензурой человеческих ошибок и пороков». Домовые, ведьмы, монстры вторгаются в светскую жизнь Испанского королевства и устраивают в ней шабаш. Они выворачивают наизнанку стиль аристократического благообразия и показывают порочное, распутное нутро людских отношений. Необычайная экспрессия и красота рисунка Гойи, бархатная поверхность гравюр, созданных в технике акватинты, гипнотизируют многие поколения художников, особенно модернистов XX века. Самый известный лист серии «Капричос» — «Сон разума рождает чудовищ». Погружённого в свои безумные фантазии художника атакуют сонмы сов, рысь, летучие мыши. Так причудливое и волшебное переплетается с безумным и страшным.
Леонид Цхэ, наверное, единственный сегодня мастер, кто способен дать ответ этим великим «каприсам» старых мастеров. Его серии — необычные эксперименты с формой и методом, которые неподвластны строгой аналитике. Формотворчество Цхэ будто ускользает от однозначных определений. Оно тут и там становится «ненадёжным рассказчиком», мистифицируя и вводя в самые разные ситуации фантастических превращений и розыгрышей. «Каприсы», наверное, лучшее слово для подобных метаморфоз.
Самый главный каприз и розыгрыш, — в том, что сугубо рисуночная основа картин вдруг обращается чистой живописью. Линеарность и монохромность неожиданно пленяют эффектом мощного, будто собранного цветовым пятном объема и глубокими взаимодействиями предметов в духе барочной манеры «тенеброзо» (тёмное на тёмном) и кьяроскуро (световые вспышки из бархатного мрака). По словам Леонида Цхэ, новая серия в галерее посвящена объятиям людей. Смотришь на картины, а изображения причудливо изменяются прямо на глазах, ведут свою игру, свои капризы. Цхэ создаёт слоистый мир совпадающих композиций, которые подобны одновременно и скульптурным группам, и графическим штудиям, и большим мозаичным панно. Как эти разноприродные темы превращаются в уникально гармоничный палимпсест, — тайна.
Однако завесу эту тайны можно чуть-чуть попробовать поднять.
Первое. Очень важно, что картины Леонида Цхэ похожи одновременно и на классику, и на авангард. Мощнейшая светотеневая проработка композиции, богатая фактура, феноменальные тональные градации в пределах сдержанной палитры цветов, — вот уж поистине достойный собеседник и Гойи, и даже Веласкесу с Караваджо. Возможно, объятия его про христианские вечные сюжеты: и «Встреча Марии и Елизаветы», и «Поцелуй Иуды», и «Снятие со Креста», и Пьета.
Однако движущиеся в пространстве картины фигуры не позволяют совпасть нашим впечатлениям с чем-то уже виденным и узнанным. Цветные заливки и грани плоскостей вдруг переводят разговор в тему археологии образа, которую открыли кубофутуристы и сделал апогеем своего искусства Пабло Пикассо. Клинья геометрических объёмов и предметов терзают пространство, секут его. Фигуры умаляются в своей беззащитной первородности до росписей пещер и уличных граффити. Всегда видишь эхо вселенской трагедии «Герники» Пикассо. Она словно тоже приглашена в этот театр капризов воображения. Глубокие тёмные заливки и пойманные в силки, скраденные цветом объёмы и части тел создают впечатление новейшей аналитической живописи. Художник проскребает до изнаночности банальную повседневную картинку. Слой за слоем мы путешествуем к той реальности, которая неподконтрольна рацио и мимесису. Она есть лаборатория природы творчества в каком-то мистическом, алхимическом измерении. Вот вам кухня, где все сюжеты и стили искусства мира вращаются в фонарях и колбах изобретателя цветных и рисуночных капризов — каприччио.
Гипнотическая природа многослойных, вечно изменчивых, прихотливых миров Цхэ объясняется в немалой степени его воспитанием как художника. В России мастер учился в студии Андрея Алексеевича Пахомова, представителя славной династии советских мастеров неоэкспрессионистического направления. Метод Пахомова в чём-то можно сравнить с методом учителя Врубеля и Серова Павла Чистякова. Быть виртуозным рисовальщиком, ловить сложнейшие ракурсы и динамические ситуации, владеть филигранно культурой графического штриха, — эти качества первостепенные. Они уникально сочетаются с неким конструктивным взглядом на композицию и натуру. Не поверхность, а суть живых и активных отношений фигур и предметов, механика взаимодействий, — эти качества определяли процесс воспитания глаза в Школе Пахомова российской Академии художеств.
Сегодня Леонид Цхэ учится в магистратуре профессора оффенбахской Академии Франкфурта-на-Майне Манфреда Штумпфа. Штумпф мастер по-своему легендарный. Он хранит традиции так называемого «капиталистического реализма», направления иронично деформирующего «социалистический реализм» советской Германии, ГДР. Такие мастера как Зигмар Польке, Герхард Рихтер стали издеваться над дурным советским реализмом, противопоставляя ему коллажный поп-артистский метод и изучая возможности пигментов, красок, образов. Необычайно интенсивную жизнь поверхности картины давали эксперименты с ее техническим, химическим производством. Совершались на глазах бесконечные трансформации, один образ просвечивал сквозь другой. Вводили в ступор световые и цветовые метаморфозы, случавшиеся под воздействием экспериментов с лаками, красками, соединениями и грунтами. В случае с Польке это была настоящая лаборатория алхимика. Во многом эту традицию и унаследовал благодаря своему наставнику художнику Томасу Байрле Манфред Штумпф. Штумпф тоже мастер иллюзионистических странных картин, рисунков и скульптур. В них техногенное, смоделированное на компьютере изображение соединяется с эмблематическим языком древних трактатов мистиков-розенкрейцеров.
Тему контурного, очеркового рисунка как анатомии языка искусства Леонид Цхэ принял у Манфреда и понял её очень своеобразно. Он включил рисунок в мистерию собственных превращений, тайных знаний и смыслов. Рисуночная природа изображения создает грандиозную поверхность картины, делая её рельефной и многомерной. И волна живописных пятен зримо накатывает и омывает первоначальную сдержанную композицию, давая старт той игре воображения, трансформации методов и стилей, что составляет тайну Каприччио Цхэ.